Неточные совпадения
Самгин вынул из кармана брюк часы, они показывали тридцать две минуты двенадцатого. Приятно было ощущать на ладони вескую теплоту часов. И вообще все было как-то необыкновенно, приятно-тревожно. В небе тает мохнатенькое солнце медового
цвета. На улицу вышел фельдшер Винокуров с железным измятым ведром, со скребком, посыпал лужу
крови золою, соскреб ее снова в ведро. Сделал он это так же быстро и просто, как просто и быстро разыгралось все необыкновенное и страшное на этом куске улицы.
Он горячо благодарил судьбу, если в этой неведомой области удавалось ему заблаговременно различить нарумяненную ложь от бледной истины; уже не сетовал, когда от искусно прикрытого
цветами обмана он оступался, а не падал, если только лихорадочно и усиленно билось сердце, и рад-радехонек был, если не обливалось оно
кровью, если не выступал холодный пот на лбу и потом не ложилась надолго длинная тень на его жизнь.
«Я очень довольна, что еще во — время бросила эту невыгодную манеру. Это правда: надобно, чтобы обращение
крови не задерживалось никакими стеснениями. Но зачем после этого так восхищаться, что
цвет кожи стал нежнее? это так должно быть. И от каких пустяков! пустяки, но как это портит ногу! чулок должен держаться сам, весь, и слегка; линия стала правильна, этот перерез исчезает.
Вещь прекрасная, но жуткая: каменная пустыня, кровавая от лучей заката, посредине — озеро
цвета застывшей
крови.
Наконец цирюльник приходил, зажигал свой факел. Под банкой — шишка кровавого
цвета. «Хирург» берет грязный и заржавленный штуцер, плотно прижимает к возвышению, просекает кожу, вновь проделывает манипуляцию с факелом, опять ставит банку, и через три — пять минут она полна
крови.
Бывало, Агафья, вся в черном, с темным платком на голове, с похудевшим, как воск прозрачным, но все еще прекрасным и выразительным лицом, сидит прямо и вяжет чулок; у ног ее, на маленьком креслице, сидит Лиза и тоже трудится над какой-нибудь работой или, важно поднявши светлые глазки, слушает, что рассказывает ей Агафья; а Агафья рассказывает ей не сказки: мерным и ровным голосом рассказывает она житие пречистой девы, житие отшельников, угодников божиих, святых мучениц; говорит она Лизе, как жили святые в пустынях, как спасались, голод терпели и нужду, — и царей не боялись, Христа исповедовали; как им птицы небесные корм носили и звери их слушались; как на тех местах, где
кровь их падала,
цветы вырастали.
Лицо ее было отвратительно-багрового
цвета; маленькие, заплывшие и налитые
кровью глаза сверкали от злости.
Луша покраснела от удовольствия; у нее, кроме бус из дутого стекла, ничего не было, а тут были настоящие кораллы. Это движение не ускользнуло от зоркого взгляда Раисы Павловны, и она поспешила им воспользоваться. На сцену появились браслеты, серьги, броши, колье. Все это примеривалось перед зеркалом и ценилось по достоинству. Девушке особенно понравилась брошь из восточного изумруда густого кровяного
цвета; дорогой камень блестел, как сгусток свежезапекшейся
крови.
Площадь Куба. Шестьдесят шесть мощных концентрических кругов: трибуны. И шестьдесят шесть рядов: тихие светильники лиц, глаза, отражающие сияние небес — или, может быть, сияние Единого Государства. Алые, как
кровь,
цветы — губы женщин. Нежные гирлянды детских лиц — в первых рядах, близко к месту действия. Углубленная, строгая, готическая тишина.
— Но ты не знал и только немногие знали, что небольшая часть их все же уцелела и осталась жить там, за Стенами. Голые — они ушли в леса. Они учились там у деревьев, зверей, птиц,
цветов, солнца. Они обросли шерстью, но зато под шерстью сберегли горячую, красную
кровь. С вами хуже: вы обросли цифрами, по вас цифры ползают, как вши. Надо с вас содрать все и выгнать голыми в леса. Пусть научатся дрожать от страха, от радости, от бешеного гнева, от холода, пусть молятся огню. И мы, Мефи, — мы хотим…
Даже
цвет этого красивого, правильного лица поражал своим ровным, нежным, розовым тоном, и только очень опытный взгляд различил бы в этой кажущейся свежести, вместе с некоторой опухлостью черт, результат алкогольного воспаления
крови.
Сели на скамью под вишнями, золотые ленты легли им плечи, на грудь и колена её, она их гладила бледными руками, а сквозь кожу рук было видно
кровь,
цвета утренней зари.
— И ты, сын Димитрия Милославского, желаешь, наряду с бессильными старцами, с изувеченными и не могущими сражаться воинами, посвятить себя единой молитве, когда вся
кровь твоя принадлежит отечеству? Ты, юноша во
цвете лет своих, желаешь, сложив спокойно руки, смотреть, как тысячи твоих братьев, умирая за веру отцов и святую Русь, утучняют своею кровию родные поля московские?
Егорушка вспомнил, что, когда
цветет вишня, эти белые пятна мешаются с вишневыми
цветами в белое море; а когда она спеет, белые памятники и кресты бывают усыпаны багряными, как
кровь, точками.
Она умела одеться так, что ее красота выигрывала, как доброе вино в стакане хорошего стекла: чем прозрачнее стекло — тем лучше оно показывает душу вина,
цвет всегда дополняет запах и вкус, доигрывая до конца ту красную песню без слов, которую мы пьем для того, чтоб дать душе немножко
крови солнца.
Лицо Хромого, как широкий нож, покрытый ржавчиной от
крови, в которую он погружался тысячи раз; его глаза узки, но они видят всё, и блеск их подобен холодному блеску царамута, любимого камня арабов, который неверные зовут изумрудом и который убивает падучую болезнь. А в ушах царя — серьги из рубинов Цейлона, из камней
цвета губ красивой девушки.
Когда мы уходили оттуда, куда пришли с намерением пролить
кровь, многие из нас получили
цветы.
Рядом с господом Саваофом стоит благообразный лев, по земле ползёт черепаха, идёт барсук, прыгает лягушка, а дерево познания добра и зла украшено огромными
цветами, красными, как
кровь.
— На днях, — сказала она, — я прочла «Хаджи-Мурата», и в полном восторге, но самое сильное впечатление произвело на меня начало — описание репея. Ведь это первый
цветок, который я захотела сорвать. Мне было тогда четыре года. Он вырос как раз перед нашим окном, на старом кладбище. Я вылезла из окна, в
кровь исколола руки, а все-таки сорвала.
Вот эта-то глухомань и была для маленькой Маши ее детским садом, куда она вылезала из окна вровень с землей. Отец, бывало, на репетиции, мать хлопочет по хозяйству, а Машенька гуляет одна-одинешенька. Рвет единственные
цветы — колючий репей и в
кровь руки исколет. Большие ливни вымывают иногда кости.
А рядом с ним был положен тёмный труп, весь изорванный, опухший, в красных, синих и жёлтых пятнах. Кто-то закрыл лицо его голубыми и белыми
цветами, но Евсей видел из-под них кость черепа, клок волос, слепленных
кровью, и оторванную раковину уха.
Грохов был несколько слонообразной наружности, имел глаза, налитые
кровью, губы толстые и отчасти воспаленные,
цвет лица красноватый.
Только вы меня извините, Елена Петровна, а мое мнение такое, что только на чистой
крови вырастают
цветы… будь бы я поэт, стихи бы на эту тему написал.
Он набрал в рот раствор, а когда выпустил его в чашку, тот вытек, смешавшись с алою солдатской
кровью, по дороге превращаясь в густую жидкость невиданного
цвета.
На клоке марли на столе лежал шприц и несколько ампул с желтым маслом. Плач конторщика донесся из-за двери, дверь прикрыли, фигура женщины в белом выросла у меня за плечами. В спальне был полумрак, лампу сбоку завесили зеленым клоком. В зеленоватой тени лежало на подушке лицо бумажного
цвета. Светлые волосы прядями обвисли и разметались. Нос заострился, и ноздри были забиты розоватой от
крови ватой.
Ситцевая юбка была изорвана, и
кровь на ней разного
цвета — пятно бурое, пятно жирное, алое. Свет «молнии» показался мне желтым и живым, а ее лицо бумажным, белым, нос заострен.
Погляди, он красен, как
кровь, как вечерняя заря, как распустившийся
цвет граната, как густое вино из виноградников энгедских, как твои губы, моя Суламифь, как твои губы утром, после ночи любви.
— Где здесь божеское? — говорю. — Люди друг на друге сидят, друг у друга
кровь сосут, всюду зверская свалка за кусок — где тут божеское? Где доброе и любовь, сила и красота? Пусть молод я, но я не слеп родился, — где Христос, дитя божие? Кто попрал
цветы, посеянные чистым сердцем его, кем украдена мудрость его любви?
Цвет лица его, открытого и румяного, отличался в старину женственною нежностью и обращал на него внимание женщин; да и теперь иной, взглянув на него, говорил: «Экой здоровенный,
кровь с молоком!» И, однако ж, этот «здоровенный» был жестоко поражен ипохондрией.
Цветок в его глазах осуществлял собою все зло; он впитал в себя всю невинно пролитую
кровь (оттого он и был так красен), все слезы, всю желчь человечества.
Кровью сердца дорогу радую,
липнет
цветами у пыли кителя.
Тысячу раз опляшет Иродиадой
солнце землю —
голову Крестителя.
— «Живи,
Покуда
кровь играет в жилах,
А станешь стариться, нарви
Цветов, растущих на могилах,
И ими сердце обнови…»
И я попробовал… но что же?..
Небольшого роста, но широкий, тяжеловесный и могучий, он был похож на старый дубовый пень и весь казался налитым густой апоплексической
кровью: лицо у него было страшного сизого
цвета, белки маленьких глаз — кровавые, а на лбу, на висках и особенно на конце мясистого носа раздувшиеся вены вились синими упругими змейками.
Да здравствует Беседы царь!
Цвети твоя держава!
Бумажный трон твой — наш алтарь,
Пред ним обет наш — слава!
Не изменим, мы от отцов
Прияли глупость с
кровью.
Сумбур! Здесь сонм твоих сынов,
К тебе горим любовью.
Наш каждый писарь — славянин,
Галиматьею дышит;
Бежит предатель их дружин
И галлицизмы пишет.
Чела крутого смуглый
цвет,
Глаза, в которых мрак и свет
В борьбе сменялися не раз,
Почти могли б уверить вас,
Что в нем кипела
кровь татар…
И все молчат… А хмелевая ночка темней да темней, а в дышащем истомой и негой воздухе тише да тише. Ни звуков, ни голосов — все стихло, заснуло… Стопами неслышными безмолвно, невидимо развеселый Ярило ступает по Матери-Сырой Земле, тихонько веет он яровыми колосьями и алыми
цветами, распаляет-разжигает
кровь молодую, туманит головы, сладкое забытье наводит…
Но если Кузьма был не виноват, то почему же он не объяснял присутствия
крови на его поддевке и к чему выдумывал сны и галлюцинации? К чему приплел он барина, которого он видел, слышал, но не помнит настолько, что забыл даже
цвет его одежды?
Кора у деревьев — те же жилы у человека: чрез жилы
кровь ходит по человеку — и чрез кору сок ходит по дереву и поднимается в сучья, листья и
цвет. Можно из дерева выдолбить все нутро, как это бывает у старых лозин, но только бы кора была жива — и дерево будет жить; но если кора пропадет, дерево пропало. Если человеку подрезать жилы, он умрет, во-первых, потому, что
кровь вытечет, а во-вторых, потому, что
крови не будет уже ходу по телу.
Высокий рост, необыкновенно соразмерная, гармоническая стройность; упругость и гибкость всех членов и сильного стана; лицо, полное игры и жизни, с таким румянцем и таким
цветом, который явно говорил, что в этом организме много сил, много
крови и что организм этот создан не севером, а развился под более благодатным солнцем: блестящие карие глаза под энергически очерченными бровями и совершенно пепельные, роскошные волосы — все это, в соединении с необыкновенно симпатичной улыбкой и чисто славянским типом лица, делало эту женщину не то что красавицей, но лучше, поразительнее красавицы: оно отличало ее чем-то особым и говорило про фанатическую энергию характера, про физическую мощь и в то же время — сколь ни редко такое сочетание — про тонкую и старую аристократическую породу.
Отрицательное отношение к женственности у Беме, низводящее ее к греховности, неизбежно приводит его и к типично протестантской хуле на Пречистую Деву и Матерь, «
цвет нетления», «
кровь райского прозябения», высший
цвет Женственности.
Но ведь и бронза бывает различного качества. Вот, например, Гарибальди. Он пролил потоки
крови, вел на смерть
цвет итальянской молодежи, беспощадно расстреливал своих волонтеров за мародерство. Но в то же время он не выносил ненужного пролития
крови и на острове своем Капрере строжайше запрещал охоту на диких коз.
В среде слушателей нашлись несколько человек, которые на первый раз немножко смутились этим новшеством, но Горданов налег на естественные науки; указал на то, что и заяц применяется к среде — зимой белеет и летом темнеет, а насекомые часто совсем не отличаются
цветом от предметов, среди которых живут, и этого было довольно: гордановские принципы сначала сделались предметом осуждения и потом быстро стали проникать в плоть и
кровь его поклонников.
Лицо у него крупное и почти квадратное; слегка оливковый
цвет и густая синева на бритых местах, такие же смуглые, но очень тонкие и красивые руки свидетельствуют о его испанской
крови, — до того, как посвятить себя Богу, кардинал X. был испанским грандом и герцогом.
По всей степи ярко
цвели тюльпаны, алые, как свежая
кровь.
— А мы? Как ребята, мы дали затуманить себе головы нашим руководителям. Мы, дескать, не пойдем, — а вдруг те все-таки пойдут? Разве так можно было рассуждать? Все равно, как при атаке: я брошусь вперед, а вдруг остальные не двинутся с места? Каждый бросайся вперед и верь, что и другие бросятся. Только так и можно дело делать. И что теперь получилось?
Цвет нации истреблен, накопленные богатства расточены, а победитель ткет паутинку и налаживается, чтоб приникнуть и пить из нас остатки
крови. Конец Германии!
Этот Шарль очень офранцузился, по-русски говорил с сильным акцентом, и в его типе сейчас же сказывалась еврейская
кровь. Артур (то есть наш Бенни) только
цветом рыжеватой бородки и остротой взгляда выдавал отчасти свою семитическую расу.
— Это зелье дают, когда из носа
кровь идет, — говорит Терентий, указывая на мохнатый
цветок. — Помогает…
Темно-каштановая толстая коса спускалась далеко ниже пояса — Татьяна Борисовна заплетала волосы в одну косу и почти всегда носила русский костюм, который очень шел к ее круглому, чисто славянского типа лицу
цвета, что называется, «
кровь с молоком».
Увлекалась им до самозабвения и наша героиня и, подчас, переряженная парнем, принимала в них участие, сильно тузя бока заправским бойцам. Она находила дикое упоение при виде этих падающих и кричащих людей, звуке сыпавшихся направо и налево ударов,
цвет брызгавшей из носов и губ
крови и синевы подставляемых под глаза фонарей.
На лебединой шее княжны блестело драгоценное ожерелье, а на изящных, точно выточенных руках, переливаясь всеми
цветами радуги, блестели драгоценные каменья в кольцах и браслетах. В не потерявших еще свой розовый оттенок миниатюрных ушках горели, как две капли
крови, два крупных рубина серег. В правой руке покойной был зажат лоскуток бумажки, на котором было по-французски написано лишь три слова: «Измена — смерть любви».